Мусса Джалиль

 

МОИ ПЕСНИ 

 

ПРОСТИ, РОДИНА!

Прости меня, твоего рядового, 
Самую малую часть твою. 
Прости за то, что я не умер 
Смертью солдата в жарком бою.

Кто посмеет сказать, что я тебя предал? 
Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек? 
Волхов - свидетель: я не струсил, 
Пылинку жизни моей не берег.

В содрогающемся под бомбами, 
Обреченном на гибель кольце, 
Видя раны и смерть товарищей, 
Я не изменился в лице.

Слезинки не выронил, понимая: 
Дороги отрезаны. Слышал я: 
Беспощадная смерть считала 
Секунды моего бытия.

Я не ждал ни спасенья, ни чуда. 
К смерти взывал: - Приди! Добей!..- 
Просил: - Избавь от жестокого рабства! - 
Молил медлительную: - Скорей!..

. . . . . . . . . . . . . . . .

Судьба посмеялась надо мной: 
Смерть обошла - прошла стороной. 
Последний миг - и выстрела нет! 
Мне изменил мой пистолет...

Скорпион себя убивает жалом, 
Орел разбивается о скалу. 
Разве орлом я не был, чтобы 
Умереть, как подобает орлу?

Поверь мне, Родина, был орлом я,- 
Горела во мне орлиная страсть! 
Уж я и крылья сложил, готовый 
Камнем в бездну смерти упасть.

Что делать? Отказался от слова, 
От последнего слова друг-пистолет. 
Враг мне сковал полумертвые руки, 
Пыль занесла мой кровавый след...

...Я вижу зарю над колючим забором. 
Я жив, и поэзия не умерла: 
Пламенем ненависти исходит 
Раненое сердце орла.

Вновь заря над колючим забором, 
Будто подняли знамя друзья! 
Кровавой ненавистью рдеет 
Душа полоненная моя!

Только одна у меня надежда: 
Будет август. Во мгле ночной 
Гнев мой к врагу и любовь к Отчизне 
Выйдут из плена вместе со мной.

Есть одна у меня надежда - 
Сердце стремится к одному: 
В ваших рядах идти на битву. 
Дайте, товарищи, место ему!

Июль 1942

 

 ВАРВАРСТВО

Они с детьми погнали матерей 
И яму рыть заставили, а сами 
Они стояли, кучка дикарей, 
И хриплыми смеялись голосами. 
У края бездны выстроили в ряд 
Бессильных женщин, худеньких ребят. 
Пришел хмельной майор и медными глазами 
Окинул обреченных... Мутный дождь 
Гудел в листве соседних рощ 
И на полях, одетых мглою, 
И тучи опустились над землею, 
Друг друга с бешенством гоня... 
Нет, этого я не забуду дня, 
Я не забуду никогда, вовеки! 
Я видел: плакали, как дети, реки, 
И в ярости рыдала мать-земля. 
Своими видел я глазами, 
Как солнце скорбное, омытое слезами, 
Сквозь тучу вышло на поля, 
В последний раз детей поцеловало, 
В последний раз... 
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас 
Он обезумел. Гневно бушевала 
Его листва. Сгущалась мгла вокруг. 
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг, 
Он падал, издавая вздох тяжелый. 
Детей внезапно охватил испуг, — 
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.

И выстрела раздался резкий звук, 
Прервав проклятье, 
Что вырвалось у женщины одной, 
Ребенок, мальчуган больной, 
Головку спрятал в складках платья 
Еще не старой женщины. Она 
Смотрела, ужаса полна. 
Как не лишиться ей рассудка! 
Все понял, понял все малютка. 
— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! — 
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи. 
Дитя, что ей всего дороже, 
Нагнувшись, подняла двумя руками мать, 
Прижала к сердцу, против дула прямо... 
— Я, мама, жить хочу. Не надо, мама! 
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь~- 
И хочет вырваться из рук ребенок, 
И страшен плач, и голос тонок, 
И в сердце он вонзается, как нож. 
— Не бойся, мальчик мой. Сейчас 
вздохнешь ты вольно. 
Закрой глаза, но голову не прячь, 
Чтобы тебя живым не закопал палач. 
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно. — 
И он закрыл глаза. И заалела кровь, 
По шее лентой красной извиваясь. 
Две жизни наземь падают, сливаясь, 
Две жизни и одна любовь! 
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах. 
Заплакала земля в тоске глухой. 
О, сколько слез, горячих и горючих! 
Земля моя, скажи мне, что с тобой1 
Ты часто горе видела людское, 
Ты миллионы лет цвела для нас,

Но испытала ль ты хотя бы раз 
Такой позор и варварство такое? 
Страна моя, враги тебе грозят, 
Но выше подними великой правды знамя, 
Омой его земли кровавыми слезами, 
И пусть его лучи пронзят, 
Пусть уничтожат беспощадно 
Тех варваров, тех дикарей, 
Что кровь детей глотают жадно, 
Кровь наших матерей...

1943

 

НА ПАМЯТЬ ДРУГУ

Ты ушел в наряд, и сразу стало 
Как-то очень грустно без тебя. 
Ну, а ты взгрустнешь ли так о друге, 
Коль наступит очередь моя?

Мы ведь столько пережили вместе, 
Связанные дружбой фронтовой! 
До конца бы нам не разлучаться, 
До конца пройти бы нам с тобой!

А когда вернемся мы с победой 
В наш родимый город — я и ты, 
Сколько ждет нас радости и ласки, 
Как нас встретят!.. Эх, мечты, мечты!

Были между жизнью мы и смертью 
Столько дней!.. А сколько впереди?! 
Станем ли о прошлом вспоминать мы? 
Упадем ли с пулею в груди?

Если, послужив своей отчизне, 
Вечным сном засну в могиле я, 
Загрустишь ли о поэте-друге, 
По казанским улицам бродя?

Нам скрепили дружбу кровь и пламя. 
Оттого так и крепка она! 
Насмерть постоим мы друг за друга, 
Если нам разлука суждена.

На своих солдат глядит отчизна, 
Как огонь крушат они огнем... 
Поклялись мы воинскою клятвой, 
Что назад с победою придем.

1941

 

ВОЛЯ

И в час, когда мне сон глаза смыкает, 
И в час, когда зовет меня восход, 
Мне кажется, чего-то не хватает, 
Чего-то остро мне недостает.

Есть руки, ноги - все как будто цело, 
Есть у меня и тело и душа. 
И только нет свободы! Вот в чем дело! 
Мне тяжко жить, неволею дыша.

Когда в темнице речь твоя немеет, 
Нет жизни в теле - отняли ее, 
Какое там значение имеет 
Небытие твое иль бытие?

Что мне с того, что не без ног я вроде: 
Они - что есть, что нету у меня, 
Ведь не ступить мне шагу на свободе, 
Раскованными песнями звеня.

Я вырос без родителей. И все же 
Не чувствовал себя я сиротой. 
Но то, что было для меня дороже, 
Я потерял: отчизну, край родной!

В стране врагов я раб, тут я невольник, 
Без родины, без воли - сирота. 
Но для врагов я все равно - крамольник, 
И жизнь моя в бетоне заперта.

Моя свобода, воля золотая, 
Ты птицей улетела навсегда. 
Взяла б меня с собою, улетая, 
Зачем я сразу не погиб тогда?

Не передать, не высказать всей боли, 
Свобода невозвратная моя. 
Я разве знал на воле цену воле! 
Узнал в неволе цену воли я!

Но коль судьба разрушит эти своды 
И здесь найдет меня еще в живых,- 
Святой борьбе за волю, за свободу 
Я посвящу остаток дней своих.

Июль 1942

 

СЛАВА

На рассвете прорван заслон фашистский, 
Половину врагов истребил наш гнев. 
Мы в деревню вошли, 
нашим пылом победным 
Уцелевших жителей отогрев.

В покосившихся избах радость воскресла, 
В очаги возвратилось тепло огня. 
А старушка дряхлая, 
плача-плача, 
Повторяя: «Сынок!..» — обняла меня.

И душа переполнилась. 
Слезы счастья 
На мгновение взор затуманили мой. 
В ту минуту счастливейшим из джигитов 
Я себя ощутил на земле родной.

Сколько славы великой— 
Штыком каленым 
Мерзость Гитлера с нашей земли смести 
И на звездном шлеме 
Искры свободы 
Людям, в рабстве томившимся, принести!

Февраль 1942, Волховский фронт

 

ДРУГУ

Не огорчайся, друг, что рано умираем, - 
Мы жизнью купленной не согласились жить. 
Иль не по-своему мы наши дни прожили 
И не по-своему хотим их завершить?

И разве мерится длина прожитой жизни 
Приходом старости, числом ушедших лет? 
Быть может, эта смерть, нависшая над нами, 
Подарит нам бессмертья вечный свет?

Поклялся я, что жизнь в бою не пожалею, 
Чтоб защитить народ, чтоб Родину спасти, 
И разве ты, мой друг, имея сотню жизней, 
Их все не отдал бы на этом же пути?

Как сердцу радостно при каждой новой вести, 
Что продолжаем мы врагов на фронте бить, 
И сколько силы в том, чтоб даже на чужбине 
Одними чувствами с родным народом жить!

А если злую смерть я подкупить сумею 
И шкуру сберегу, но стану подлецом, 
Проклятым каином Отчизна-мать с презреньем 
Пусть назовет меня и плюнет мне в лицо.

Не стану никогда желать такого «счастья», 
Всем сердцем чувствую: страшнее нет беды. 
Что стоит человек, отвергнутый Отчизной? 
Ему на всей земле нет и глотка воды!

Нет, не печалься, друг, что гибнут наши жизни, 
Пред жизнью Родины лишь искорки они, 
И пусть погаснем мы, от гордой смерти нашей 
Ее грядущие светлее станут дни.

Любовь к родной стране, и мужество, и верность 
Геройской гибелью мы доказать должны,— 
Скажи, не этими ли чувствами святыми 
Мы с юности полны, мы до сих пор сильны?

Пусть оборвется жизнь, не думай, что бесследно 
Угаснут наши дни, достойно гибель встреть, 
Чтоб, услыхав про нас, сказали молодые: 
— Так надо жить, так надо умереть!

Октябрь 1943